Что поможет Украине возродиться после войны? Коллективный гимн украинцев – жить вопреки всему, надеяться без надежды, говорит философ Владимир Ермоленко. Это чувство «вопреки» должно давать нам силы, считает он. Пережитые трагедии не превратили наше прошлое в историю сплошного плача и не должны этого сделать сейчас
Умение жить «вопреки» – важный, но не единственный залог будущего восстановления, считает Ермоленко, уже пять лет объясняющий иностранцам, чем живет Украина в рамках мультимедийного проекта UkraineWorld. Ермоленко преподает на кафедрах философии и литературоведения Киево-Могилянской академии. В последней своей книге «Текущие идеологии» он проанализировал историю идей в Европе XIX–ХХ веков, в частности, исследовал развитие расизма, коммунизма, нацизма, фашизма и их сочетания.
Чему может научиться мир у украинцев, по мнению исследователя и философа, и какое государство мы построим после победы?
Почему Россия напала на Украину?
Россия – пример «раненой империи», золотое время которой прошло. Вдруг общество поняло, что его величие в прошлом. Эволюционно в это состояние вернуться невозможно, нужен отчаянный скачок. Совершить его можно только с помощью военных средств, потому что других, например, экономических, у России нет.
Россия видит пик своего развития в победе над нацизмом. Когда россияне спрашивают: «Почему мы победили Гитлера?», их ответ – благодаря Сталину, жесткому режиму, репрессиям, уничтожению любой автономии, культуры. Потому Путин тоже становится на этот путь. Современный режим в России можно назвать сталино-путинизмом или путино-сталинизмом.
Но опыт европейских раненых империй показывает, что ни одна из них не возродила свое величие. В то же время выходила из конфликтов еще слабее. Это, например, Италия времен Муссолини, Германия времен Гитлера.
Как военные действия влияют на формирование украинского общества и его ценностей?
Украинское общество консолидируется. Мы видим еще большее нациесозидание. После Майдана поддержка «русского мира» скатилась где-то до 10–12%, согласно результатам социологических опросов. У пророссийских партий суммарно могла быть большая поддержка, около 20%. Но многие люди поддержали ОПЗЖ, НАШИ, «Партию Шария» из-за риторики по тарифам и экономике, а не из-за поддержки России. Теперь этот процент радикально упадет.
Украинское общество объединяет общую борьбу. Конечно, конфликты будут оставаться. Одна из главных наших эмоций – гнев. Западня в том, что если он не направлен на настоящего врага, начинаешь сердиться на людей рядом или на себя. Важно поставить внутренние распри на паузу и понять, что главный враг – Россия, россияне, российские солдаты.
Это не значит, что мы должны закрывать глаза на неправильные действия властей. Наше общество всегда готово на них указать. Это нужно делать остро, но без зашкаливающих эмоций и поисков врага внутри общества.
Война всегда порождает чувство, что кто-то сделал больше, а кто-то меньше. Мы должны помогать тем, кто потерял больше. Надо ощущать, что мы единый организм, и поддерживать друг друга. Война между собой – наша главная угроза.
Я убежден, что ключ от авторитарных режимов России и Беларуси лежит в Украине, и эти режимы падут: белорусский первым, путинский – вторым.
Владимир Ермоленко философ
Какие еще ценности, кроме консолидированности, мы в себе формируем?
Мы преодолеваем комплексы жертв и бессилия. Появляется понимание, что мы можем атаковать, контратаковать, быть сильными, побеждать. Мы интересны и важны для мира. То есть мы постепенно обретаем свою субъектность и показываем, что ход истории зависит от действий украинцев. Это важное чувство.
Как это повлияет на наши отношения с зарубежными партнерами?
Украина становится центром, по крайней мере, Восточной Европы. Я убежден, что ключ от авторитарных режимов России и Беларуси лежит в Украине, и эти режимы падут: белорусский первым, путинский – вторым.
Европа всегда говорит с нами как с не очень хорошим учеником. А сейчас оказалось, что украинцы могут чему-то учить Европу. Например, тому, что ты можешь строить европейское общество и одновременно защищать его. В том числе на поле боя.
Второй вопрос, который задают украинцы: что это за мировой порядок, где у стран-террористов есть право вето? Хватит ли у нас сил изменить это? Надо искать партнеров. Мы можем искать точки соприкосновения с Индией, Японией, Германией, Бразилией, Израилем. Эти страны вместе с нами должны кричать, что ООН, где пять стран имеют право вето, уже не работает. Это сложная дискуссия, потому что нашими оппонентами будут Соединенные Штаты или Великобритания, которые нам помогают. Но эту дискуссию нужно начинать.
Третий вопрос – продовольствие. Если мы не экспортируем наше продовольствие, целые регионы мира могут оказаться на грани голода. Оказывается, наша ставка на аграрный сектор была не такой уж плохой. У нас действительно большая миссия – кормить планету.
Владимир Ермоленко. Фото Даниил Павлов/ The Ukrainians
Какие новые возможности нам открыла война? Что еще о нас сейчас узнает мир?
Зависит от того, какой мир. Западный мир в последнее время жил с гарантированной безопасностью. Он потерял ее сначала из-за пандемии, а теперь будет терять из-за войны. Надо адаптироваться к реалиям, в которых в одно мгновение все ценности, на которые ты опирался, вдруг не работают. Сейчас мы учим мир, что значит обороняться, вести войну, продолжать экономическое развитие, работать на информационном фронте, строить общество горизонтальных связей.
Второе: наш опыт показывает, что индивидуализм – это иллюзия. Западный мир двигался в сторону ценностей самовыражения, и мы считали их лучшими. Но когда безопасность под угрозой, важными оказались ценности общности, единения, взаимопомощи, чувство себя частицей большого организма.
Западный либеральный мир боялся возвращения к чувству ценности общности. Считал это пугающим национализмом. А украинцы показывают, что между индивидуализмом и патриотизмом, стремлением к прогрессу и сохранением традиций нет большого противоречия. Либерализм и патриотизм можно совмещать.
В мире, теряющем чувство безопасности, мы должны стремиться к адаптации или возвращению к этапу безопасного мира?
Мы не вернемся к этому этапу. Для Европы это были 1990-е годы. В США он продолжался с 1989 года до атаки на башни-близнецы. Мы немного почувствовали этот этап в 2000-х. Он закончился в 2008 году, когда Россия напала на Грузию.
Украина будущего похожа на раннюю Америку, а не на Европу. Что это значит? Значимое присутствие государства в вопросах безопасности и максимальная либерализация экономики, которая должна строиться на индивидуальной инициативе и создании условий для бизнеса. Необходимы сильная реформа правоохранительных органов и судебной власти, минимальное присутствие государства в образовании и многих других областях.
На чем построена современная Европа? Безопасность на аутсорсе, а в приоритете – благосостояние людей. Последнее обеспечивается перераспределяющим блага государством. Welfare state – это послевоенная концепция Европы, ее либерально-социалистический консенсус. У нас должен быть другой консенсус – либерально патриотический.
У нас великая миссия – сказать миру то, чего он еще о себе не знает, заставить его переосмыслить что-нибудь.
Владимир Ермоленко философ
Существует ли уже готовый сценарий, по которому может двигаться Украина?
Многие люди сейчас изучают опыт Финляндии как оказавшейся в совершенно неравной войне страны, которая была наполовину оккупирована, вынуждена быть в нейтралитете под постоянной угрозой атаки. А сейчас это страна с одним из самых больших показателей счастья и одной из лучших систем образования.
Финны сделали очень правильную ставку – на образование. Еще Платон и Аристотель считали, что государство существует для воспитания самых лучших граждан – самых образованных, самых добродетельных, справедливых. Моя гипотеза в том, что финны это поняли и решили создать общество хороших граждан, где каждый был бы образованным человеком, специалистом в своей сфере и где правит интеллект, эмпатия, чувство общности.
Мы должны дойти до этого сами. В этой войне мы показываем, что у нас более образованное общество, более умные солдаты. Пока наше образование в огромной яме. У нас до сих пор нет, за некоторыми исключениями, хороших университетов. Но ощущение, что этого нам не хватает, появляется в обществе.
Владимир Ермоленко. Фото Даниил Павлов/ The Ukrainians Фото Данило Павлов для Forbes Україна
Приведет ли эта война к процветанию новой эпохи в культуре?
Очень на это надеюсь. Когда культура сталкивается с трагедиями, близостью смерти, всегда получает уникальный опыт. Он либо полностью ее поглощает и не позволяет сказать ни слова, либо дает грандиозные силы. Как, например, еврейской культуре после войны или европейской культуре Ренессанса, возникшей после чумы.
Тарас Григорьевич родился посреди пустоты, как говорил Евгений Маланюк. То есть в нашей культуре это «восстание из пепла» уже было. У нас великая миссия – сказать миру то, чего он еще о себе не знает, заставить его переосмыслить что-нибудь. Я буду делать это на философском участке. Но это работа и для музыкантов, и для художников, и для кинематографистов, и для визуальных художников.
В основном Россия – это «коллективный путин». Как построить будущее рядом с таким соседом?
Этот «коллективный путин» просуществует до момента, когда россияне ощутят себя в полной изоляции и поймут, что все их презирают. Не верю в то, что они будут нам сочувствовать. А вот ощущение, что ты загнан в третьесортность, тебя никуда не пускают в цивилизованном мире – важно. Когда они будут много лет чувствовать себя изолированными, им это надоест и они будут все меньше довольны своей жизнью. Этого мы должны достичь.
Россияне должны почувствовать, что проигрывают. Когда они поживут в поражении, когда почувствуют, что Путин действительно лузер, что-то начнет меняться.
Сейчас мы проживаем очень сложное время для Украины. Как нам нужно обращаться с нашей коллективной травмой? Как с ней жить дальше?
Это сложный вопрос. Я не в праве отвечать на вопрос «как жить дальше» человеку, потерявшему близких и дом.
Но коллективный гимн украинцев «Contra spem spero!» – «жить вопреки», без надежды надеяться. Украинцы хорошо умеют не только жить, но и радоваться, несмотря на травму.
Если описать нашу историю другим людям, это была бы история сплошного плача. Но ведь это не так. В Украине есть культура смеха, радости, позитива.
Мы сохранили нацию, народ, язык, несмотря на уничтожения и геноциды. Это чувство «вопреки» дает нам силы. С другой стороны, мы так привыкли к этому, что, когда у нас нет проблем, мы сами их создаем, а потом преодолеваем. От этого нужно избавляться в нашей психологии.
Как изменится Украина за следующие 10 лет?
Появится ощущение большей собственной субъектности. Ощущение того, что мы являемся центром истории как минимум региона, а возможно, и всей Европы. Мы строим свою версию Европы с общими ценностями, но большим акцентом на безопасности и свободе.
Меня очень волнует количество украинцев за границей. Потеря 10% населения очень серьезна. Мы должны держать связь, дети должны продолжать учиться в украинских школах хотя бы онлайн. Эти украинцы должны быть неустанным фронтом акций, напоминаний, демонстраций, совместных действий. Чтобы Украина была от Лиссабона – если не до Владивостока, то хотя бы до Белгорода.
Вы нашли ошибку или неточность?
Оставьте отзыв для редакции. Мы учтем ваши замечания как можно скорее.
