Более 30 лет журналист и писатель Себастьян Юнгер, 61, описывает и изучает войны. В последнее десятилетие он фокусируется на проблемах реинтеграции ветеранов. К его советам следует прислушаться
Amazon інвестує мільярди доларів у ШІ, роботів та машинне навчання. Якими принципами й правилами керується компанія?
Дізнайтеся вже 22 листопада на Forbes Tech 2024. Купуйте квиток за посиланням!
В 1993 году начинающий журналист Себастьян Юнгер стоял на взлетной полосе аэропорта в Сараево и слушал, как в пригороде тарахтят пулеметы. «Если есть какая-то иллюстрация апокалипсиса, это мужчина в деловом костюме, который разжигает огонь во дворе заброшенной высотки», – так позже журналист опишет момент, наиболее поразивший его в первом контакте с войной.
Вторжение России в Украину напоминает Юнгеру Боснийскую войну, только в большем масштабе. «Трудно описать, насколько я поддерживаю Украину и горжусь тем, что вы делаете для мира», – говорит писатель.
Юнгер, 61 – мастер приключенческого нон-фикшена. Он писал репортажи о гражданских войнах в Африке и Боснии, исследовал торговлю кровавыми алмазами и лесные пожары в Айдахо. В 2007-2008 годах он жил с американским взводом, расположенным в восточном Афганистане. На основе этого опыта Юнгер снял дилогию документальных лент о братстве на войне и написал книгу «Война». Позже его фокус сместился на возвращение с фронта.
Книга «Племя», вышедшая на украинском языке в издательстве «Наш формат», исследует природу проблем с адаптацией. Ее фундаментальная идея – ветеранам не хватает ощущения тесного крепкого сообщества, выживание которого зависит от поведения его членов. Конкретно такое дает война.
Как исследователь войн и военных советует создать таковое в гражданской жизни и к чему готовиться компаниям, обществу и семьям ветеранов.
Вы пишете о войнах и воинах более 30 лет. Какой самый важный инсайт о реинтеграции ветеранов вы получили за это время?
Наиболее опасное заблуждение – считать, что с ветеранами что-то не в порядке, когда они не вписываются в общество и переживают депрессивные или тревожные состояния. Почему? Войны – травматический и ужасный опыт – довольно точно воспроизводят человеческую эволюцию. В армии люди живут в группах по 30-40 человек, во враждебной среде, их выживаемость зависит от поведения друг друга. Так человечество провело последний миллион лет. Это приятное чувство.
А потом ветеран возвращается в высокомеханизированное, отчужденное, индивидуализированное общество. Негативное восприятие его – признак психологического здоровья и нормальная реакция. Она не должна вызывать вопроса «Что с тобой не так и почему ты не рад быть дома».
Вот откуда в «Племени» идея о необходимости ветерана в принадлежности к гражданскому обществу.
Да. Человек – социальный примат, он умирает почти мгновенно, если оказывается один в дикой природе. В команде мы выживаем. Современное общество решило большинство проблем, связанных с ежедневным выживанием, и у индивидуумов возникает ощущение, что им не нужны другие. У военных нет такой иллюзии – как не было у доиндустриальных племен.
Трудно переносить одиночество и изоляцию от людей, ради которых ты готов идти на жертвы. Никто не чувствует себя хорошо только наедине сам с собой.
Возвращаются первые ветераны Большой войны. Пока это тысячи, но мы готовимся к миллионам. Что важнее всего сделать на этом этапе?
Ветеранам важно иметь близкую связь друг с другом – по крайней мере, какое-то время после возвращения. Иметь простор, чтобы делиться опытом и чувствовать себя защищенными. Но если ветераны слишком долго будут строить стены и задержатся в безопасных социальных кругах, это может повлечь за собой психологическое расстройство.
Я нашел полезный инструмент у коренных народов США. В племени Кайова есть ритуал Gourd Dance. Возвращаясь с битвы, воины танцуют, поют и описывают свои победы всему обществу. Некомбатанты приходят, слушают и поздравляют бойцов. Это позволяет сообществу морально принять участие в войне, а ветеранам – преодолеть ощущение сепарации от невоевавших людей.
В США я запустил инициативу Vets Townhall. Все, прошедшие Корейскую войну, Вторую мировую, Вьетнам, Афганистан, могут выступить и рассказать, как они чувствовали себя, защищая страну. Гости просто должны слушать. Это катарсис для ветерана и полезно для слушателей, потому что делает каждого частью глобального опыта.
Опираясь на опыт США, в каких процессах реинтеграции должны взять лидерство работодатели?
Не стоит забывать, что ветераны могут быть психологически уязвимы. Но я не советовал бы слишком фокусироваться на этом. Это может породить опасный миф: «Я был на войне, вы не можете меня критиковать». Статус психологической жертвы может стать рычагом манипуляции – спросите любую мать.
Компании предлагают систему психологической поддержки, если ее не предлагает государство. Если у компании несколько ветеранов, полезно проводить встречи, где сотрудники слушают коллег с боевым опытом. Каждое чувство должно восприниматься нормально: скорбь, злость, гордость. Все это часть войны.
«Компании озабочены корректным оказанием ментальной поддержки. С одной стороны – работодатели хотят помочь. С другой – не хотят перелечить. Где баланс?
Это каверзная задача для общества в целом. Служба привлекает жестких, устойчивых людей – и вдобавок, боевые задачи часто требуют выключить эмоции. Тебе страшно или грустно? На это нет времени: жизнь собратьев под угрозой. В битве чувства могут являться формой слабости.
Самое важное – вывести травму из категории слабости. Следует напоминать ветеранам: чувствовать себя плохо – нормально. Даже если на фронте казалось, что все окей. Во многих случаях сложная реинтеграция – признак психологического здоровья.
Еще ветеранам нужно показать: их роль в обществе так же ценна, как роль в подразделении. Падение значимости статуса – большая проблема. Как я могу быть клерком в продуктовом, если был снайпером?
После гражданской войны в США в 1865 году Уинслоу Гомер написал картину «Новое поле деятельности ветерана». Парень в рабочей одежде косит пшеницу, его снаряжение – в углу картины, на полу. Холст говорил ветеранам: вы были нужны нам во время войны, и вы нужны нам сейчас. Это может звучать черство и неблагодарно. Однако, я считаю, одна из лучших вещей, которую можно сделать для ветерана – поместить его в другую ситуацию, в которой он нужен.
Эксперты, с которыми мы общались, напоминают и об ощущениях великой идеи. Они говорят: ветерану, только защищавшему страну, нужна такая же глобальная миссия в гражданской работе.
Мне кажется, это универсальная вещь: то же происходит со звездами спорта, когда они больше не могут соперничать. Но, если подумать, в этом большое достоинство – быть просто человеком, иметь семью, помогать обществу, как можешь. Я готов спорить с каждым, кто говорит, что быть учителем менее важно, чем солдатом.
Моя жена – самая младшая из 12 детей. Ее отец – ветеран Второй мировой. Он имел звание капитана, был в Италии, Франции, Австрии, три года сражался против фашизма. Когда он вернулся, стал мэром своего городка. Возглавлял общественный банк, давал маленькие ссуды фермерам и предпринимателям. Я его не знал. Но не думаю, что он вспомнил бы войну, если бы я спросил его: «Какую часть вашей жизни вы считаете самой важной?»
Более 30 лет журналист и писатель Себастьян Юнгер, 61, описывает и изучает войны. В последнее десятилетие он фокусируется на проблемах реинтеграции ветеранов. Фото Getty Images
Еще одно опасение – коммуникация. Часто звучит вопрос «Как говорить с ветеранами?» – о чем спрашивать, что говорить. Ваш совет?
Думаю, фундаментальная идея – если военный не хочет говорить о боевом опыте, не стоит спрашивать. Это не нужно воспринимать как ущемление чувств или неуважение. В основном это просто попытки избежать неудобства и даже унижения публичным гореванием.
Все, кто воевал, потеряли кого-то. Вы не можете вернуться, не потеряв собратьев и сестер. И вы будете плакать о них.
Мой совет гражданским? Просто скажите ветерану: «Добро пожаловать домой». Не всегда даже стоит благодарить, это может привлечь нежелательное внимание. «Приветствую дома», – базовая реплика, полная любви.
Что оказалось для вас наиболее удивительным, когда вы наблюдали за ветеранами и их возвращением?
Общее желание группы американских ветеранов вернуться на войну в Афганистан. Их форпост был на отдаленном склоне – без интернета, телевизора, связи. Он кишел мухами и скорпионами, там было либо очень жарко, либо очень холодно. Постоянные бои. Они были совершенно несчастливы – однако имели друг друга и прямолинейную задачу выжить. И когда они наконец вернулись к невестам, семьям, торговым центрам, им очень хотелось попасть в долину Коренгал.
Это было неожиданно. Я начал изучать опыты катастроф – в частности, вспоминаю историю мужчины, пережившего землетрясение в итальянском Авеццано в 1916-м. Погибло более 90% населения города. Выжило несколько сот. Исчезли социальные статусы, не было важно, кто богат, кто беден. Единственное, что имело значение – насколько ты участвуешь в выживании группы.
То же – во взводе. Там неважно, красив ли ты, весел или богат. Ничто из этого не имеет значения в битве. Если ты хороший солдат, все в твоем подразделении будут любить тебя и готовы умереть за тебя.
В чем сильнейшие навыки ветеранов – как они смогут улучшить компании и сообщества, если мы их встретим правильно?
Ветераны могут внести в сообщество идею, что каждый нужен. В богатых индустриальных обществах в определенный момент начинает казаться, что ты можешь исчезнуть и никто не заметит. Но нет, ты нужен. Солдаты могут коммуницировать это.
Они вернутся и будут получать справедливое уважение. Важно, чтобы они отдавали его обратно и уважали людей, кто был критически важен на своем месте.
Ветераны – мощная нравственная сила. Когда они настаивают на идее свободного, демократического сообщества, в основе которого – человеческое достоинство, к ним прислушиваются. Это полезно и для самих ветеранов. Ты больше не стреляешь из оружия. Но у тебя есть другая, востребованная сообществом роль.
Вы нашли ошибку или неточность?
Оставьте отзыв для редакции. Мы учтем ваши замечания как можно скорее.
