«Я жду новые книги Вацлава Смила так же, как некоторые ждут новые «Звездные войны», – писал Билл Гейтс в 2017 году. Основатель Microsoft не раз говорил, что Смил – один из его любимых авторов, потому что его труды компактны, полны цифр и данных. В мае Вацлав Смил выпустил новую книгу «Как на самом деле устроен мир»
На счету почетного профессора Манитобского университета Вацлава Смила почти 50 книг, в которых он анализирует величайшие вызовы человечества: будущее энергетики, агрикультуры, изменения климата и экологические кризисы. Что в работе Смила увлекает его фанатов, в том числе и Гейтса? Смил опирается на данные и расчеты, он очень внимателен к фактам. «Его стиль – не для всех», – говорит Гейтс.
В книге «Как на самом деле устроен мир» Смил подытоживает все темы, на которые пишет последние несколько десятилетий: энергия, производство питания, глобализация и экология. «Он глубоко погрузился в очень специфические темы, поэтому имеет право сделать шаг назад и написать обзор для широкой аудитории», – пишет Гейтс в рецензии на книгу.
Отдельный блок ученый посвятил окружающим современного человека рискам: от вероятности погибнуть за рулем автомобиля до шансов, что на Землю упадет метеорит. «Один из способов описать прогресс современной цивилизации – представить его как серию попыток уменьшить риски для сложных и хрупких человеческих организмов, пытающихся выжить в мире, преисполненном опасностями», – пишет Смил.
Каждый день человечество сталкивается с рисками: автор перечисляет различные заболевания, излучение техники, асбест в зданиях, природные катастрофы и запуск ядерных ракет. Ученый подчеркивает: восприятие опасности людьми далеко от рационального. В качестве примера он приводит немотивированный страх перед ядерной энергетикой – «многие из тех, кто курит, управляет автомобилем и переедает, боятся жить возле АЭС» – и отказ от вакцинации.
Как оценить окружающие риски и использовать знания об опасностях для прогресса? Forbes публикует сокращенный отрывок «Понять риски» из книги «Как на самом деле устроен мир», вышедшей в издательстве «Лаборатория».
Расчет повседневных рисков
Сложность вычисления распространенных рисков пугает. Как можно сравнивать риск смерти от необычно тяжелой эпидемии сезонного гриппа с рисками смерти в результате сплава выходного дня на каяках или поездок на снегоходах? А риски частых межконтинентальных перелетов с рисками регулярного потребления калифорнийского латука, возможно, постоянно зараженного кишечными палочками? А как передавать роковые риски? Число случаев на какое-то стандартное количество людей со всей популяции? На единицу опасного вещества, времени или концентрации?
Самый простой и очевидный способ репрезентативного сравнения – свести ежегодные данные к общему знаменателю и сравнить годовые показатели смертности по разным причинам на 100 000 человек. Новейший детальный статистический отчет, касающийся США, датирован 2017 годом – и некоторые тамошние данные действительно могут удивить.
То, что убийства уносят почти столько же жизней, как лейкемия (6 против 7,2), свидетельствует одновременно о прогрессе в лечении этой смертельной болезни и о чрезвычайной жестокости американского общества. От случайных падений умирает почти столько же, сколько от страшного рака поджелудочной железы с его плохим постдиагностическим прогнозом выживания (11,2 против 13,5).
Автомобильные аварии косят вдвое больше жизней, чем диабет (52,2 против 25,7), а случайные отравления и токсичные вещества более смертоносны, чем рак груди (19,9 против 13,1). Во всех этих цифрах один общий знаменатель (100 000 человек), но ни одна из них не учитывает продолжительности контакта с определенной причиной смерти. Убийства могут случаться в публичных и частных местах в любое время – значит, мы рискуем быть убитыми 24 часа в сутки 365 дней в году. И наоборот, аварии (включая сопровождающиеся смертью пешеходов) могут случаться, только когда кто-то едет за рулем – а большинство американцев проводят за ним лишь час в день.
Более информативные данные можно получить, взяв время контакта с определенным рисковым фактором за общий знаменатель и сравнив количество жертв за время такого контакта – то есть за время, когда определенный человек добровольно или принудительно подвергается определенному конкретному риску.
Средние показатели смертности без учета причины (на 1000 человек) регулярно фиксируются по всему миру – как для целых популяций, так и для отдельных возрастно-половых групп. Общая смертность сильно зависит от среднего возраста населения. В 2019 году средняя мировая смертность равнялась 7,6/1000, причем для Кении (с ее низким уровнем питания и здравоохранения) она была более чем вдвое ниже, чем для Германии (5,4 против 11,3), потому что медианный возраст населения в Кении (20 лет) также более чем вдвое меньше, чем в Германии (47 лет). Данные о смертности от конкретных заболеваний тоже общедоступны. Четверть всех таких смертей в США выпадает на сердечно-сосудистые заболевания (2,5/1000), пятая часть (2/1000) – на разные виды рака. Информацию о смерти от травм (около 1,4/1000 – падение, 1,1/1000 – ДТП, 0,7/1000 – контакты с животными и только 0,03/1000 – случайные отравления) и стихийных бедствий тоже можно найти в сети.
Общую смертность, смертность от хронических болезней и стихийных бедствий следует рассчитывать на год (8766 часов с поправкой на высокосность). Рассчитывая риски таких распространенных видов деятельности, как вождение машины или авиаперелеты, сначала следует установить общее количество людей, всем этим занимающихся, а затем рассчитать среднегодовое количество часов, потраченных на соответствующие занятия. Тот же алгоритм касается ураганов или торнадо: эти бури не происходят каждый день и не поражают абсолютно все население крупных стран.
В богатых странах общий риск естественной смерти – один человек на 1 миллион умерших в час. Один человек из около 3 миллионов умирает от сердечных болезней, один из около 70 миллионов – от случайного падения. Это достаточно низкая вероятность смерти, чтобы среднестатистический житель любой богатой страны о ней вообще переживал. Цифры для конкретных полов и возрастных категорий, конечно же, иные. Общая смертность для представителей обоих полов в Канаде – 7,7/1000; для молодых (20–24 года) мужчин – всего 0,8/1000, а вот для мужчин моего возраста (75–79 лет) – уже 35/1000.
«Вацлав Смил глубоко погрузился в очень специфические темы, поэтому имеет право сделать шаг назад и написать обзор для широкой аудитории», – пишет Гейтс в рецензии на книгу.
Добровольные и принудительные риски
Насколько мы увеличиваем основные риски или риски, связанные с такими неизбежными событиями, как неотложные операции или короткие стационарные медицинские обследования, добровольно прибегая к многочисленным рискованным поступкам? Стоит ли переживать из-за неизбежных принудительных рисков вследствие стихийных бедствий – от землетрясений до наводнений?
Как уже было сказано выше, все эти категории очень полезны для оценки рисков, но разница между добровольным и принудительным контактом с рисковым фактором не всегда очевидна. В мире существуют как безусловно добровольные виды рискованной деятельности вроде экстремальных видов спорта, так и очевидно неизбежные принудительные риски на индивидуальном и коллективном уровне (самый распространенный пример – столкновение Земли с астероидом). Однако многие рискованные контакты не так легко четко отнести к той или иной группе, потому что между добровольными и принудительными рисками не существует четкой дихотомии: для семьи, построившей себе загородный коттедж мечты, езда на работу автомобилем – сознательный выбор, а для миллионов жителей Северной Америки – неизбежная необходимость вследствие ужасного состояния транспортной системы.
Не забывая обо всех этих осложнениях, я сначала объясню о рисках, связанных с вождением и полетами. Для обоих видов деятельности следует тщательно подсчитать количество смертей, а затем применить необходимые предположения, чтобы определить пораженную популяцию и суммарное время контакта с фактором риска.
Для вождения авто роль будет играть, очевидно, время, проведенное за рулем (или на пассажирском сиденье). В Америке можно получить информацию о совокупном расстоянии, которое ежегодно проезжают все грузовые и легковые автомобили (свежая общая ежегодная цифра – около 5,2 триллиона километров), а количество жертв ДТП после многолетнего спада несколько поднялось и составляет около 40 000 в год. Средневзвешенная скорость 65 км/ч дает нам ежегодно около 80 миллиардов часов за рулем в США. С учетом 40 000 жертв эта цифра превращается в 0,0000005 жертв за час езды. Водить авто на порядок опаснее, чем летать: во время езды за рулем в среднем шансы погибнуть увеличиваются примерно вдвое по сравнению с сидением дома или работой на огороде (если вы не лазите по высоким лестницам и не работаете с большой бензопилой).
В других странах, где аварийность выше, но жители проводят за рулем значительно меньше времени, чем американцы и канадцы (в Бразилии аварий примерно вдвое больше, а в странах Африки к югу от Сахары – втрое), эти риски могут быть на порядок выше.
Рейсовые коммерческие перелеты, которые уже в конце прошлого века были очень малорисковыми, за последние 20 лет стали еще безопаснее. Наверное, самым показательным в авиации будет сравнивать количество жертв на 100 миллиардов пассажирокилометров. В 2010-м этот показатель был равен 14,3, в 2017-м упал до рекордно низкой цифры 0,65, но в 2019-м снова вырос до 2,75. Можно сказать, что летать в 2019 году было более чем в пять раз безопаснее, чем в 2010-м и почти в 200 раз безопаснее, чем на заре эпохи реактивных лайнеров в конце 1950-х.
Выразить эти показатели из-за риска за час контакта с его фактором очень просто. Средний показатель количества смертей из-за несчастных случаев в 2015–2019 годах – 292. Если 4,2 миллиарда пассажиров вместе пролетели 68 триллионов пассажирокилометров, это значит, что в среднем каждый пролетел около 1900 километров и провел в небе ориентировочно 2,5 часа. Приблизительно 10,5 миллиарда пассажирочасов в воздухе, в течение которых погибло 292 человека, дает нам 0,000000028 жертв на человека за час полета.
Это всего на 3% больше общего риска смерти в воздухе, а для 70-летнего мужчины – вообще на 1%.
На другом конце спектра добровольных рисков обнаруживаются виды деятельности, в которых краткосрочность сочетается с высокой вероятностью смерти. Нет ничего более рискованного, чем прыжки со скал, башен, мостов и сооружений. Авторы достоверного исследования этого добровольного безумия проанализировали данные за 11 лет прыжков с норвежского массива Кьераг, где летально заканчивался один прыжок из 2317 (всего смертей было 9). Средний риск, следовательно, составляет 0,04. Для сравнения: во время затяжных прыжков с парашютом роковые инциденты случались примерно раз на 100 000 прыжков, а по новейшим американским данным – на 250 000. Обычно спуск длится пять минут – следовательно, риск умереть, прыгнув с парашютом, в 50 раз больше, чем сидя на стуле, но в тысячу раз меньше, чем прыгая с недвижимых объектов.
В заключение несколько ключевых цифр, касающихся одного из самых жутких недобровольных рисков современности – риска терроризма. В 1995–2017 годах от террористических актов на территории США погибли 3516 человек: 2996 из них (85%) – за один день, 11 сентября 2001 года. Итак, индивидуальный риск по всей стране за эти 22 года составлял 6×10ˆ(-11), а для Манхеттена – на два порядка выше. В странах, которым повезло меньше, количество жертв терроризма существенно выше: в Ираке в 2017 году (когда от терроризма погибли более 4300 человек) риск вырос до 1,3 × 10ˆ (-8), в Афганистане в 2018-м (7379 погибших) – до 2,3 × 10ˆ (-8), но даже такие цифры увеличивают базовый риск, которому мы подвергаемся, потому что просто живы, всего на несколько процентов, и он остается ниже, чем риск, на который добровольно идут водители.
Однако, несмотря на их правильность, эти сравнения подчеркивают пределы хладнокровных расчетов. Большинство людей, которые ездят на работу на машине, делают это только в конкретное время, редко проводят за рулем более полутора часов в день, ездят по знакомым маршрутам и чувствуют, что прекрасно контролируют ситуацию. Терроризм гораздо менее предсказуем: в самые страшные времена бомбардировки или стрельба в Кабуле и Багдаде были внезапными и происходили в людных местах (мечетях, базарах). У горожан нет надежного способа полностью избежать этих угроз. Именно поэтому, невзирая на низкую вероятность, террористические атаки вызывают столько неизмеримого ужаса – совершенно иного, чем обычная обеспокоенность из-за скользкой утренней дороги на работу.
Гибель нашей цивилизации
Думая о редких и действительно чрезвычайных рисках с глобальными последствиями и представляя катастрофы, которым по силам нанести значительный вред или даже положить конец нынешней цивилизации, мы выходим на новый уровень мышления, потому что воспринимаем эти настоящие (хоть и очень малые) риски совсем не так, как бытовые и распространенные.
Пожалуй, лучший пример естественного риска, который никого непосредственно не убьет, но повлечет за собой разрушение планетарного масштаба и многие сопутствующие жертвы, – возможность катастрофической геомагнитной бури из-за выброса корональной массы. Корона – это внешний слой солнечной атмосферы, и парадоксально, но в сотни раз горячее, чем само Солнце. Выбросы корональной массы – колоссальные выбросы взрывчатого материала, внутреннее магнитное поле которого значительно сильнее, чем у фонового солнечного ветра и межпланетного пространства.
Самый большой из известных выбросов корональной массы начался утром 1 сентября 1859 года, когда британский астроном Ричард Кэррингтон с натуры рисовал большое солнечное пятно, откуда отделилась огромная белая вспышка в форме почки. Это произошло почти за 20 лет до первых телефонов (1877) и первой централизованной электрогенерации (1882), поэтому из значимых эффектов люди называли яркое северное сияние и перебои в работе новой телеграфной сети: искрили провода, прерывались или вообще причудливо срывались сообщения, операторов било током, временами происходили пожары.
У нас своеобразная демонстрация нынешних последствий выброса корональной массы: в марте 1989-го значительно слабее выброс отключил от электричества весь Квебек (6 миллионов человек) на девять часов. Через тридцать лет мы стали значительно уязвимее, потому что электричество теперь везде: и в телефонах, и в мейлах, и в международном банкинге, и в gps-навигации на всех транспортных средствах и самолетах – и даже в десятках миллионов машин.
Нас предупредят: системы постоянного наблюдения за солнечной активностью обнаружат любой выброс массы и известят о нем за 12–15 часов до катастрофы. Впрочем, интенсивность такого выброса можно будет измерить, только когда волна достигнет Солнечной и гелиосферической обсерватории в 1,5 миллиона километров от Земли, – значит, на реакцию нам останется от часа до 15 минут. Даже умеренный ущерб будет означать часы или дни разрушенных коммуникаций и перебоев в электросетях, а массивная геомагнитная буря глобализует эти перебои и оставит нас без информации, транспорта и возможности платить кредиткой или снимать деньги.
Но есть и хорошие новости. В 2012 году исследователи сообщили, что вероятность еще одного выброса керрингтоновских масштабов за ближайшие 10 лет – 12%, и отметили, что из-за чрезвычайной редкости этих событий их периодичность трудно установить, «а спрогнозировать их наступление в будущем почти невозможно». Неудивительно, что риск выбросов корональной массы в 2020-х годах, который вычислила в 2019-м группа барселонских ученых, оказался не более 0,46–1,88%. Это значит, что самая высокая вероятность – 1/53, и она успокаивает гораздо сильнее, чем вышеприведенные цифры.
Неукрашенная правда, которой совсем не хочет нынешний мир, такова: вирусные пандемии будут точно встречаться относительно часто и, несмотря на неизбежные общие элементы, у каждой из них будет своя непредсказуемая специфика. В начале 2020 года в мире жило около миллиарда человек старше 62 лет. На их жизнь выпали три вирусные пандемии: азиатский грипп H2N2 (1957–1959), гонконгский грипп H3N2 (1968–1970) и «свиной» грипп H1N1 (2009).
Следующая пандемия была лишь делом времени, но, как уже было сказано, мы никогда не будем готовы к столь редким угрозам. Первые строчки рейтинга глобальных рисков, который Всемирный экономический форум составлял ежегодно с 2007-го по 2015-й, восемь раз занимали падение стоимости активов, финансовый кризис и системный финансовый крах и один раз – кризис водоснабжения. Пандемии на первых трех ступенях не было никогда. Вот вам и все коллективные предсказания глобальных специалистов!
Мы сможем подсчитать общее число погибших от коронавируса, когда закончится эта новейшая пандемия, но уже оценить ее приблизительные масштабы, сравнив с ежегодной сезонной смертностью от гриппа. На сезонный грипп приходится около 2% ежегодных смертей от респираторных болезней, а его средняя смертность составляет 6/100 000. Это 15–20 % от смертности двух последних пандемий ХХ века (1957–1959, 1968–1970). Иными словами, смертность первой была в шесть раз, а вторая – в пять раз выше, чем смертность от сезонного гриппа.
Несколько программных моментов
Там, где речь идет о риске, трюизмов не избежать. В какой-то мере мы способны контролировать ситуацию. В разгар желудочного гриппа или коронавируса многим людям не так уж трудно воздержаться от курения, алкоголя и наркотиков и остаться дома вместо того, чтобы покупать билет на круизный лайнер, где будут путешествовать 5000 пассажиров и 3000 членов экипажа. Кому-то хочется всего и сразу.
Большинству людей и государств трудно реагировать должным образом на риски маловероятных, но масштабных событий. Застраховать свой дом – одна вещь (часто это даже обязательно), а инвестировать в сейсмостойкость (индивидуально или коллективно), чтобы минимизировать ущерб от случающихся раз в 100 лет катаклизмов, – совсем другое.
Впрочем, избежать многих рисков очень трудно, потому что в некоторых случаях между добровольными и принудительными рисками трудно провести четкую границу. К тому же преимущественно риски не поддаются контролю. Чтобы сильно снизить риски стихийных бедствий, нам пришлось бы выселиться с больших территорий своей планеты – прежде всего, где постоянно встречаются масштабные землетрясения и извержения вулканов (Тихоокеанский огненный пояс), разрушительные циклонические ветры и наводнения.
Другой комплекс трюизмов касается нашей оценки рисков. Добровольные и привычные риски часто недооцениваем, а принудительные и незнакомые – наоборот, переоцениваем. Мы постоянно преувеличиваем риски, связанные с недавними травматическими опытами, и недооцениваем риск событий, как только они затираются в коллективной и институциональной памяти.
Массовая реакция на риски продиктована скорее страхом всего незнакомого, неизвестного и непостижимого, чем сравнительным анализом возможных последствий. Террористы всегда этим пользовались, заставляя правительства государств тратить чрезвычайно большие суммы на предотвращение последующих атак и пренебрегать мерами предосторожности, которые могли бы спасти больше жизней за меньшие деньги в пересчете на каждую спасенную жертву.
Нельзя найти лучшую иллюстрацию пренебрежения дешевыми мерами, которые могут спасти жизнь, чем американское отношение к вооруженному насилию: даже самые жуткие из известных массовых убийств не привели к изменению законодательства. Во втором десятилетии XXI века около 125 000 американцев были убиты из огнестрельного оружия. От рук террористов в 2010-х годах погибли 170 американцев, то есть почти в тысячу раз меньше.
Есть ли у меня полезный прогноз напоследок? Если мы признаем, что полностью лишенная рисков жизнь невозможна, усилия по их минимизации станут основным двигателем человеческого прогресса.
Вы нашли ошибку или неточность?
Оставьте отзыв для редакции. Мы учтем ваши замечания как можно скорее.
