Дед Толика работал в морге, а потом ходил всегда веселый и добрый. Мама торговала на рынке, продавала махровые халаты, пледы и полотенца. Отец нигде не работал. Он болел. Сестры у Толика не было. И брата не было. Двоюродный был. Шура баран. Но он стремительно скатился в двоечники и сел в тюрьму.
А еще у Толика был друг Костик. Светлоголовый, веселый, любознательный, с длинными руками, как у ленивца, и непропорционально большими ступнями. После хаотичных детских притирок их дружба сформировалась как настоящая и окончательная, они отделились от дворового коллектива и большую часть времени проводили вместе. Чаще всего сидели на бетонной завалинке овощного магазина. Много говорили, мечтали, наблюдали за бедными событиями окружающей жизни. Они были близкими друзьями.
А потом неожиданно выросли и разбрелись по миру. Костик поехал учиться в столицу. Толик поступил в местный университет. Виделись раз в полгода. Встречаясь, с какой‑то гнетущей тоской вспоминали прошлое, будто прожили жизнь, а впереди их ждала только тяжелая старость, окутанная скукой и черным одиночеством. В те долгие пьяные вечера (чего только стоит ядовито‑розовая настойка, которую втайне покупал отец Толика) они сидели на изъеденных временем и сыростью скамейках возле дома и вспоминали. «А помнишь Димку Хруща? А Сашку Кульбабу?» Мечтать было не о чем. Если и приближались робко к размышлениям о будущем, то все заканчивалось маниловщиной о случайных богатствах, которые непременно выпадут им на долю. Возможно, не сегодня, но когда‑то – через год, через десять. Если доживут.
И снова разбегались. Каждый в свое. Ныряли в обыденность, как жирные августовские мухи в паутину. Толик ездил в университет, поспешно закрывая долги. После пар выходил на сумеречный бульвар, темный и длинный, как угольная шахта, знакомился с женщинами. Пытался быть галантным и старомодным, подкатывал неумело, произнося высокопарные банальности, отпугивая озадаченных женщин приглашением в свое скромное логово. Желающих попасть туда было немного, а по правде – не было вообще. Бородатый коротышка в сером мешковатом пиджаке, картонные одноразовые туфли, улыбка, больше смахивающая на маниакальный оскал, – какое тут может быть логово, какие отношения?
Костик тоже ездил на пары, все быстро схватывал, на первых курсах ходил в отличниках, с девушками не было проблем. Ему все давалось просто, он на все смотрел умными и добрыми глазами, и мир, казалось, отвечал ему такой же добротой. Костик легко знакомился с людьми, быстро переходил на «ты», за несколько часов знакомства становился лучшим другом, которому хочется доверить все свои секреты, разделить бездонную грусть, всеобъемлющую радость и «пятку» изумительной индики.
В какой‑то момент Толику удалось познакомиться с женщиной. Взрослой, чуть ли не вдвое старше его, чьей‑то женой. Высокие белые сапоги, нездоровая худоба, пиафовские линии бровей на еще молодом, но безвозвратно испорченном косметикой лице. Ее звали Викторией, но Толик упорно называл ее Чужой Женой. В этом он видел легкость и подлинность взрослой жизни.
«Чужая Жена» звучало солидно. Это подходило к его остроносым туфлям и жиденькй недозрелой бородке. Костик встречался со своими сверстницами, неопытными, приезжими, пухленькими от маминой заботы и безумно жаждущими столичной жизни. Чужих жен среди них не было.
«Чужая Жена» звучало сильно, но вместе с тем требовало определенных расходов – Виктория любила посидеть после офисной работы в центральных ресторанчиках с туманным шармом провинциальной богемности. Денег у Толика не водилось, а той мелочи, что он зарабатывал, помогая маме на рынке (подъемы на рассвете, утренняя сырость, скрипучая тачка с товаром), едва хватало на сигареты. Появилось осознание своей нищенской судьбы. Жизнь диктовала свои правила.
Где‑то в то время открылись первые интернет‑клубы, и близорукий Толик, вооружившись мамиными очками, будто старый конторский писарь, выбивал один из первых емейлов Костику. «Я решил идти в бизнес, – писал он. – Теперь я чепешник, скоро моя жизнь изменится. Хочу Чужую Жену повезти на море».
– В Ялту? – спрашивал Костик.
– В Бердянск. Но сначала – бизнес.
– У тебя все получится!
В партнеры Толик взял приятеля Димку, высокого и дерганого юношу с лицом изумленной черепахи. Он несколько лет играл под гитару песни Розенбаума в полублатном заведении, знал в лицо многих местных дельцов с уголовным прошлым и туманным настоящим, а в записной книжке имел с десяток важных телефонных номеров. Дельцы уважали его как безотказного лабуха, а потому, подчеркивал Димка, все срастется, все сделаем, все порешаем. Главное – найти свою нишу.
Толика привлекала реклама.
– Мы будем печатать рекламу на талончиках общественного транспорта! – торжествующе сообщил он.
Офис организовали в комнате Толика. Сидели между пестрых ковров в бледном свете больничной лампы, курили, стряхивая пепел в складки одежды, куда‑то все время звонили, договаривались о встречах, спорили и снова хватались за телефон.
Толик взял кредит – это было легко. Договорился с троллейбусным депо, нашел первого клиента– кирпич, ракушняк, шлакоблок. Сигнальная партия талончиков пошла в печать.
Димка целыми днями сидел на телефоне, таинственно-собранный, в конце концов взял у Толика часть кредитных денег и поехал в Москву.
– Налаживать связи,– пояснил он.– Все сделаем, все порешаем.
Там он устроился музыкантом в кафе у Красных ворот и возвращаться не собирался. Толику пришли фантастические телефонные счета. Москва, Петербург, Нижний Новгород и даже Астана. Неподъемная сумма. Смущение и недоумение. Беспомощная злость.
Давил кредит.
Толик впервые расплакался. Он сидел в студенческой столовой, сгорбленный и растрепанный, подсвеченный огнями новогодней гирлянды, непрерывно помешивал кофе и раскисшими от слез глазами смотрел на Чужую Жену.
– Я хотел, чтобы мы поехали в Бердянск,– говорил он, глотая гласные.– На море. Пляж, пиво, сушеный бычок.
– Бычок? Дрянь!– сказала Виктория.– Лучше рапаны.
– И рапаны! – сорвался Толик на фальцет.– А теперь? Где взять эти проклятые бабки?
– А еще я люблю креветки,– добавила она.– Когда‑то в Азове (ты был еще маленьким, не знаешь) водилось до черта креветок, – она понизила голос: – Мы с мужем продали бабушкину квартиру. Деньги лежат. Эти деньги ты можешь пока взять. Заработаешь – отдашь.
– Отдам! – пообещал Толик. – И мы поедем в Бердянск!
– Нет, мы поедем в Ялту,– твердо сказала Виктория.– Я не в том возрасте, чтобы лезть в болото.
Приехал Костик, удивленно рассматривал билетики с рекламой ракушняка.
– Можно мне один? На память.
– Все забирай,– вяло махнул Толик,– это провал. Она меня фактически спасла. А я чувствую, что не люблю ее. Но я ей должен. Димка в Москве, его не найдешь теперь. Но есть перспектива хорошо заработать. До двухсот процентов годовых!
– Мне это ни о чем не говорит, – сообщил Костик и сменил тему. Он с удовольствием рассказывал о своих любовных похождениях. Уже и со счета сбился, а все интересно, что же там дальше, а что же со следующей будет? А они все плывут в его сети, а он все тянет и тянет, как старый рыбак, и, скорее всего, этому не будет конца. Вероятно, так и должно быть.
– Но я запутался,– подытожил Костик.
– То есть 200% годовых тебя не интересуют? – перебил Толик.
200% годовых Костика интересовали меньше всего. Он вернулся в столицу разгребать карфагенский завал в учебе. Все было запущено, и хотя декан настаивал, что ты, Костик, умная голова, но голова в другую сторону тянула. Наверстывать, бегать по кабинетам и вымаливать прощение сил не было. Тянуло в ночные клубы и к корпусу женского общежития. A тут еще и работу предложили – сиди себе, переноси данные из одних файлов в другие, фактически меняй свое время на деньги. Не то время, чтобы учиться. Так его из университета и поперли.
Толика тоже поперли из университета. Он снова влез в долги, чтобы вложиться в солидную финансовую структуру, в названии которой содержались такие многообещающие слова, как «король» и «капитал».
Вложив деньги, Толик ждал. Угнетало бремя вины, которое он поддерживал своими отношениями с Чужой Женой. Какая‑то измученная, всегда простуженная, с кучей семейных проблем – все это не для его молодого тела и острого ума. Утомительно. Даже немного брезгливо. И он расстался. Был благодарен за инициацию во взрослость и за деньги, конечно. Обещал вернуть, как только сможет. Чужая Жена, полная обиды, потребовала выплаты долга сразу. Тут же в порыве раскаяния рассказала все мужу.
Уже вскоре неизвестные и страшные типы встречали Толика под его домом и многозначительно кивали вслед; назойливые телефонные звонки с шипящим молчанием, угрозы и требования немедленно вернуть долг. Толик сначала прятался, к телефону не подходил, лежал, завернувшись в синее махровое одеяло, и бессмысленно разглядывал желтые пятна на потолке. В конце концов, когда уже не было сил терпеть, сам вышел на связь, унизительно извинялся и обещал все вернуть, а между тем лихорадочно пытался переодолжить необходимую сумму.
Но никто ему уже не давал.
В отчаянии все рассказал маме. Она лишь выругала сына и сообщила, что точку на рынке ради его долгов продавать не будет. Ничего не оставалось, как забрать деньги из солидной финансовой структуры. Еще немного, и он бы получил фантастическую и долгожданную прибыль, с которой бы наконец расправил крылья. А так увеличит доходы только на четверть.
Вернул долг Чужой Жене, выплатил кредит и одним поздним майским вечером, без долгов и с чистой совестью (но без гроша в кармане) увидел в новостях репортаж о банкротстве «королей и капиталов». С экрана словно к нему взывали обманутые вкладчики, которые под проливным дождем штурмовали центральный офис пирамиды. От счастья Толик расплакался. Дивные дела твои, Господи. Дивные и чудны́е.
Опять приехал Костик– настороженный, встревоженный, он все еще пытался быть веселым и добрым, но было очевидно, что растерял и веселье, и доброту. Глаза его потускнели, на лице отпечаталась усталость.
Они сидели под домом на той же скамейке, обитой старым линолеумом. Вспоминали прошлое – светлые утра, когда они бегали на пляж и сплавлялись на самодельном плоту к нижним деревням. А там, сбросив плавки, зарывались в горячий песок, который затем вытряхивали из одежды, сидя вечерами с пивом на фундаменте. Когда они в последний раз были на пляже? И где все люди из детства, простые и неторопливые, неуклюжие в своем умении жить? Разбрелись по мирам. Шура Баран давно вышел и теперь таскается с легкими по диспансерам. А вот Димка Хрущ вроде продает холодильное оборудование для супермаркетов. Молодец. Нашел себя. Только вот мы себя никак найти не можем. Будто прожили жизнь, а что дальше?
Костик, вернувшись, казалось, еще глубже упал в какую‑то тревожную пропасть. Никаких перспектив. Никаких поводов для радости. Он работал в странной конторе, занимавшейся экстремальным отдыхом – катакомбы, бункеры, Чернобыльская зона. Сидел в пыльном офисе на Жилянской, что‑то выстукивал на клавиатуре, заполнял бланки, обзванивал клиентов. Снимал гостинку на Отрадном и вообще чувствовал себя будто цирковой тюлень. Плохо чувствовал то есть.
Толик, похоронив отца, ходил бездумно по городу, на все деньги покупал лотерейные билеты в надежде на случайное богатство. Лишь однажды выиграл приемлемую сумму и зачем‑то купил микроволновку. С личной жизнью не складывалось, друзей у него не было. Через знакомых почти за бесценок приобрел ворованный компьютер и убивал время просмотрами документальных фильмов. Питался кое‑как, выслушивая от мамы пренебрежительные комментарии о взрослости, лени, обязанностях, о жалкой судьбе нахлебника.
– Я уже старая, отца нет, а жить ради тебя, бездельника, не хочу,– сказала она.– На пенсию уйду.
– А рынок? – испугался Толик. – Как же ты будешь зарабатывать?
– А ты пойдешь вместо меня, – лукаво сказала мама.– Пойдешь? Толик почесал между бровей. Все равно надо куда‑то себя девать:
– Пойду!
Сначала стоять между халатами и полотенцами было даже интересно. Каждая проданная вещь откликалась приятным ощущением прибыли. Толик просыпался в пять, к шести приезжал на точку, командовал грузчиками, что тянули товар со склада. Все тщательно развешивал на внутренних стенках палатки. Ближе к восьми начинался торг. К его удивлению, люди охотно покупали халаты. Будто каждый второй в этой стране – кондовый помещик и ни за что не выйдет из спальни, не облачившись в махровый кобеняк.
Поначалу Толик, несмотря на непривычную усталость, искренне улыбался клиентам. Но через несколько недель стояния на раскисшей земле в разную (часто неприветливую) погоду и изнурительных поездок за товаром на 7‑й километр Толик сдулся. Все реже улыбался, все чаще отвечал раздраженно, а случалось – забивал на торговлю и спал до позднего утра. Было трудно и неинтересно, и свободного времени почти не оставалось. Придешь домой с базара, после порции пельменей дотемна уже и в сон клонит. Поэтому ездил на рынок со дня на второй, торговля шла вяло. Тянуло на бульвар, к роскошным чужим женам и коктейлям или, на крайний случай, к безотказным пэтэушницам и темному пиву.
Будто из ниоткуда появились иранцы – с удивительно светлыми лицами и хорошим знанием русского языка. В белых джинсах и рубашках, блестящих на цыганский манер, они ходили по рынку и предлагали владельцам торговых точек приобрести их бизнес.
– Они пять давали, а я десять попросил,– рассказывал Толик Костику, когда тот снова приехал в город.– Сошлись посередине. Теперь точно все наладится. Хочу что‑то, наконец, с тобой замутить. Ты в доле?
– Я в заднице, – сокрушенно сказал Костик. – Все растерял. Друзей, работу, снимаю подвал в промзоне, делю его с таксистом.
– Я предлагаю реализацию твоих самых смелых проектов! У тебя же есть проекты?
– Как насчет рекламы на талончиках? Ракушняк! Шлакоблок!
– Ну, посмейся. Хочешь – возвращайся, тут что‑то сделаем. А хочешь – я к тебе приеду?
– Я уверен, есть еще с десяток перспективных финансовых структур. Там Мавроди, кажется, снова голову поднял.
– Нам нужен бизнес‑план, – не обращал внимания Толик на едкие комментарии, – а ты голова – все быстро схватываешь. У тебя же друзей пол‑Киева.
– Доширялись все мои друзья. А в конце концов – приезжай. Таксиста выгоню, а тебе всегда рад.
Они сидели вдвоем посреди темной подвальной комнаты и курили, пуская дым в низкий бетонный потолок. Толик, оставив маме тысячу на счастливую пенсию, сквозь ее колоритные проклятья вырвался из квартиры и с двумя сумками вещей перебрался в столицу.
– Новая жизнь требует новых правил, – говорил он. – Во‑первых – порядок и чистота. Ты же здесь как бомж.
– Почему же как? Я и есть бомж.
– Пусть твой таксист скорее забирает свои лохмотья,– он кивнул в сторону пакетов с бельем и тостера.
– Скоро заберет.
– А мы – в будущее. В светлый путь! Пер аспера ад астра!
– Ты серьезно? – вздохнул Костик.
– Улыбнулся бы, чувак! Мне с тобой ничего не страшно.
– Ну а мне страшно.
– Плох ты стал, – сокрушенно сказал Толик. – Совсем дрябло, но я тебя вытащу из депрессии. Будешь у меня настоящим серьезным мэном.
Вылезать из депрессии Костику не хотелось. Становиться серьезным мэном – еще меньше. Он крепко и уютно сидел в этой темной норе, и выход за пределы теплой темноты казался ему холодным и слепящим, как январский снег. Но послушно ходил за Толиком по городу, рассказывал о тех или иных локациях. Толик жадно глотал столичный воздух, до безумия влюбленный в вертлявую нелинейность улиц, которой был лишен его родной город, заглядывал во дворы, знакомился с прохожими и все обдумывал, как лучше вложить деньги и в какие двери стучать.
Дни были солнечные, теплые, по‑осеннему неприятные. Костика раздражал город, особенно его красивые люди. Казалось, что все они деятельны, полны самолюбия и какой‑то надменности. А еще эти деловитые перебежки от офисных зданий до ближайших кафе! И даже когда они прятались в этих кафе, неспешно потребляя свои обеды, все равно чувствовалось их скользкое и холодное присутствие.
– Они же все в кредит живут,– бормотал Костик.– Все эти машины, эти их салаты и пироги с бешамелем – все в кредит.
– Не завидуй,– отрезал Толик.– Скоро сам будешь кататься в бешамели,– и тянул его все дальше, в водоворот столичной суеты.
А вечером, возвращаясь на район, к одинокой девятиэтажке, будто случайно выросшей среди индустриальных развалин, Костик вдруг остановился.
– Что с тобой?
– Душно, – сказал Костик. – Тут, – и он вдавил палец в нагрудный карман своей рубашки.
– Ну пошли, пошли. Я знаю, что я завтра сделаю.
– Что? – спросил Костик.
– Что‑то сделаю!
– Ничего не получится,– пробормотал Костик.
А уже дома, среди бетонной серости и вездесущих темных теней от апельсинового света одинокой пятидесятиваттки, Костик и Толик заметили, что таксист забрал свои вещи. И вещи Костика. И, что хуже, Толика: мужской набор «олдспайс», костюм для деловых встреч, деньги.
– Я говорил – ничего не получится.
Толик в отчаянии прыгал по комнате, поднимая густую бетонную пыль, кричал и плакал, бил ногой по матрасу, от чего тот гудел всеми своими ржавыми пружинами.
Толик хватал Костика за воротник рубашки, вытряхивая из него признание: где познакомился с таксистом, из какого он города, как, наконец, его зовут?
– То ли Руслан, то ли Роман, – тихо говорил Костик. – Руслан, точно Руслан. Фамилии не знаю. Он откуда‑то с юга, хотя что‑то говорил о Сумах. Я же говорил, ничего не получится,– в конце произнес Костик, обмяк и плюхнулся на матрас.
Костик и Толик стояли за белой стойкой в красных корпоративных футболках. В помещение зашла дама лет тридцати.
– Давай, братан, у тебя все получится, – Костик стукнул Толика в плечо.
– Доброе утро, – широко улыбнулся Толик, обнажая белые зубы. – Получение или отправка? Назовите последние четыре цифры.
Иллюстрации Михаила Александрова.
Опубликовано в четвертом номере Forbes (октябрь 2020)
Вы нашли ошибку или неточность?
Оставьте отзыв для редакции. Мы учтем ваши замечания как можно скорее.
